Лейбов: Мы открываем шестой сезон нашего семинара «Сильные тексты». Я должен сказать пару слов о том, почему он так называется. Некоторые наши зрители, которым мы благодарны за обратную связь, высказывали недоумение по этому поводу. Некоторым кажется, что мы такие нехорошие люди, мы отбираем только сильные тексты, а слабые тексты мы обижаем. Некоторым кажется, что это такое вкусовое определение, такой эпитет. Когда-то, когда я учился на первом курсе, мне очень повезло, у меня был такой предмет, он назывался «Введение в специальность», и его мне читал Юрий Михайлович Лотман. И он по субботам нам рассказывал разные штуки про филологическую специальность. Это было ужасно полезно, я страшно печалюсь, что у меня не сохранились конспекты. Хотя я был дурак, конечно, и мало что там записывал, а больше восторгался. Но все-таки хоть что-нибудь осталось бы.

Но оттуда запомнились какие-то такие специальные вещи. В частности, эта метафора сильных текстов, она конечно применялась Лотманом вообще ко всем художественным текстам, и в частности к поэтическим текстам. Он говорил о том, что художественные тексты проявляют признаки живого, и как живое может восстанавливаться, регенерироваться, сопротивляться энтропии, сопротивляться разрушению, так и художественные тексты устроены таким образом, что они противостоят энтропии. Обычный, нормальный текст, он и не должен противостоять энтропии — он временный текст. У меня есть мясорубка, к этой мясорубке есть инструкция. Мясорубка сломалась — эту инструкцию я выкинул, мне этот текст больше не нужен. Или законы, приняли один закон: всех лысых объявлять иностранными агентами. Потом подумали — нет, что-то какой-то плохой закон. И все, и до свидания, нету этого закона, он остался только для историков. Он интересен только историкам закона. А стихи и искусство вообще устроено по-другому. Оно устроено так, — говорил Лотман (это я уже пересказываю как раз его пример), — берешь статую, у тебя есть статуя из мрамора, и подвергается она жестокому воздействию времени. У нее отпадают руки в процессе ее неаккуратного хранения в течение Средних Веков. А потом оказывается, что эта статуя без рук начинает наращивать смысл. Само отсутствие рук у Венеры Милосской наращивает, а не убавляет смыслы. В этом смысле любые поэтические тексты — это сильные тексты.

Но, несомненно, мы не можем говорить, что все поэтические тексты в этом смысле одинаковы. У текстов, если они живут, если они не помирают, как законы о лысых иноагентах, если они все-таки как-то существуют в культурной среде, то они меняются, и они меняют свою силу. Они живут, умирают, воскресают — в общем, все как люди. Где именно живет стихотворение? Можно ответить по-разному. На страницах книг, каждый раз, когда издают стихотворение, оно немножко оживает. Ну или на сайтах в Интернете, каждый раз, когда его там цитируют. В памяти читателей, нас с вами, полностью или частично. В цитатах, которые рассыпаны по другим текстам. Или в аллюзиях, намеках на эти стихотворения в других стихотворениях. В нашей разговорной речи, когда мы цитируем какие-нибудь стихи и помним о том, что мы цитируем стихи. В каждом исполнении вслух или про себя, со сцены или в кругу близких, под музыку или без музыки.

Все эти и многие другие ответы будут верными. Но есть особый случай, когда стихи, о которых мы говорим, встраиваются в какой-нибудь другой повествовательный текст. Это может быть роман, например. Герой романа может декламировать стихи. Может сочинять стихи (мы знаем романы, которые включают стихи, написанные их героями). Повествователь, то есть не герой уже, а рассказчик может цитировать какие-то стихи или намекать на них. В каждом таком случае текст повествовательный и текст лирический вступают в особые отношения, которые похожи на отношения симбиоза в живой природе. И этот сезон «Сильных текстов» будет посвящен особому случаю: мы будем говорить о включении русских стихотворений в фильмы. В основном фильмы у нас будут тоже русские, хотя будет одно исключение.

Мы постараемся при этом поговорить не только о стихах, но и объяснить, как они встроены в ткань кинематографического повествования. И еще одна цель, которую мы ставим перед собой, — попытаться рассказать, как меняется при этом наше восприятие стихов. Если продолжать метафору симбиоза, то не только фильмы используют тексты как строительный материал повествования, но и стихи, прозвучавшие в фильмах, приобретают новые смыслы и завоевывают новую аудиторию, а значит, получают новую силу.

Мы начинаем со случая довольно специфического, когда, строго говоря, у текста, о котором пойдет речь, мало было бы шансов дозвучать до нашего времени, если бы не фильм, в который он был встроен. Речь идет о стихотворении, которое мы обозначили как стихотворение неизвестного автора. И по этому поводу уже было высказано много недоумений. Я надеюсь, что мы их сегодня рассеем. Мы будем разговаривать в замечательном составе. Понятно, что разговор о кино требует присутствия людей из мира кино. И у нас сегодня целых два продюсера. Это Сергей Михайлович Сельянов, режиссер, сценарист и продюсер, работавший в частности на этом фильме Балабанова и на других балабановских фильмах. Да, речь пойдет о фильме Балабанова «Брат-2», скажу сразу, раз уж так. Это Евгений Викторович Гиндилис. Это литературовед и замечательная специалистка по детской литературе Анна Александровна Сенькина. Это поэт Иван Федорович Давыдов. И это наш молодой коллега, сегодня у нас будет один молодой коллега, это Александр Шотин из Высшей Школы Экономики, с филологии. Ведем мы это дело вдвоем с Олегом Андершановичем Лекмановым, а меня зовут Роман Лейбов, я работаю в Тартуском университете (Эстония).

Вот, собственно говоря, вся преамбула. Немножко больше времени ушло на нее, чем положено, но на то и начало сезона. Для начала я просто поставлю отрывок из фильма. Этот текст принципиально важен для фильма, он звучит там три раза. Я поставлю только первое исполнение. Я думаю, это многие видели это кино, но все равно приятно всегда напомнить.

Лейбов: И пожалуйста, мы сразу приступаем к разговору. Александр Шотин.

Шотин: Да. Как вы уже сказали, стихотворение в фильме звучит три раза. И мне интереснее было бы посмотреть не на сам текст стихотворения, а скорее на контекст, в котором оно там появляется. Я задался вопросом: что нам, собственно, дает это стихотворение и что оно добавляет к понятию «Родина», которое является, наверное, все-таки основным для второго «Брата»? Оно звучит трижды. Первое прочтение — на Дне гимназиста. Там его читает сын бандита Белкина. Второе прочтение — это прочтение Данилы в доме Даши, когда он отбивается от напавшего сутенера. И третье прочтение — это опять-таки читает его Данила, когда поднимается по черной лестнице на небоскреб к Меннису.

Согласитесь, это скорее очень разные контексты, и я думаю, что стоит их рассмотреть отдельно.

Относительно Дня Гимназиста: может показаться, что здесь контекст сугубо иронический, потому как какой еще может быть более острый укол в политическую ситуацию страны начала 2000-х, чем этот момент, когда стихотворение про любовь к собственному отечеству читает сын бандита? Как можно еще сильнее уколоть?.. Но, с другой стороны, это прочтение откладывается в памяти Данилы, потому как что-то в этом стихотворении его цепляет. И мне стало интересно, кем тогда выступает здесь Данила. Он выразитель времени, бандит, или скорее такой сохранитель поэзии? Ведь он позже сыну Белкина представится как учитель русского языка и литературы. Это такой довольно большой вопрос, и вернемся мы к нему позже.

Относительно второго прочтения: кажется, опять все понятно. Данила защищает собственную Родину, русскую девушку, но ирония в том, что она здесь ведь проститутка фактически. И с самой Дашей связано там довольно много комических эпизодов. Стоит вспомнить хотя бы легендарное «Слышь, мальчик, водочки нам принеси! Мы домой летим!» Но, с другой стороны, Даша встраивается в этот контекст балабановских девушек, которые подверглись насилию. Она говорит в том числе о своей ужасной судьбе, о том, как после университета уехала в Америку, сначала была в Нью-Йорке в эскорт-сервисе работала (это по вызову), потом кокаин, крэк и так далее. И относительно этого балабановского контекста девушек эта трагичная линия потом перейдет в «Грузе-200» в совершенно жуткий и совершенно темный контекст, отвращающий. И опять-таки это соединение иронии и абсолютной трагедии женщины Даши, которая сосуществует в этом фильме, нам показывается, маркируется этим стихотворением. И здесь мы уже подходим к выводу о том, что звучащее стихотворение маркирует это сопряжение какого-то иронического отношения Балабанова к разоренной стране пост-90-х и такого трагичного ее созерцания.

И обратимся к третьему прочтению. Когда Данила как бы восходит на собственную, если угодно, Голгофу. Ведь он потом напоминает Меннису о той правде, говорит ему о той правде, в которую сам верит, заявляет ему ее. И, как мне кажется, прочитывая это стихотворение в такт собственным шагам, он сам себе напоминает об этой правде. К чему он стремится? К тому, что вся сила — не в деньгах, а в том, на чьей стороне правда. Но и тут Балабанов не отступает от иронического контекста, потому как тот же Данила должен несколько преступить свои убеждения из первого фильма. Например, строчка «Это Родина моя, / Всех люблю на свете я!» Но если мы вспомним первого «Брата», Данила там такой, ну, топорный националист, возможно. И это слабо согласуется с текстом данного стихотворения. И, как я уже говорил, это сопряжение иронии и над страной, которая одной ногой осталась в 1990-х, а второй ногой вступила в 2000-е, и над самим Данилой, который из неоднозначного героя в первом «Брате» трансформировался в народное достояние во втором. И Балабанов над этим неоднократно иронизирует.
Спасибо.

Лейбов: Спасибо большое. Я думаю, что, может быть, мы будем как-нибудь перемежать разговоры о Балабанове и разговоры о стихах, но все-таки пытаемся тоже и сопрягать. Спасибо, Саш, за то, что Вы попытались тоже это сделать. Единственное, что я бы сказал: в логике того времени Белкин не бандит, конечно, он олигарх. А Данила, конечно, никак не бандит, ни в первом, ни во втором «Брате». Он какой-то фактически «другой человек», как говорил один знакомый.

Пожалуйста, Олег.

Лекманов: Да. Я отчасти продолжу, отчасти не продолжу то, что прозвучало, и тоже попробую поговорить о контексте, о месте этого стихотворения в фильме. И хочу высказать два соображения-наблюдения о разбираемом в фильме стихотворении, которые при дальнейшем обсуждении, возможно, будут уточнены или оспорены.

Первое соображение — это соображение о поэтике фильма. Я думаю, что Балабанов, снимая это кино, ориентировался не в последнюю очередь на компьютерные игры того времени, как раз вошедшие в моду, с их жестким делением на хороших и плохих, или менее плохих и совсем плохих. Мне кажется, это деление тоже здесь работает (можно вспомнить фильм «Хороший, плохой, злой»). И в таких играх было обязательное условие: совсем плохих нужно обязательно убить, иначе они убьют тебя. И, собственно говоря, в фильме есть несколько эпизодов (особенно это эпизод в баре), когда почти имитируется компьютерная игра, когда Данила идет и убивает всех с одного взгляда.

Соответственно стихотворение «Я узнал, что у меня…» — это своеобразная лакмусовая бумажка, позволяющая отделить хороших от плохих, или не безнадежно плохих от совсем плохих. У не совсем плохих есть за душой то, о чем написано в этом стихотворении, а у совсем плохих и этого нет, а есть только деньги, о чем, собственно говоря, Данила говорит американцу в конце. Я бы сказал, что для американца скорее это будет Голгофой, а не для Данилы.

Лейбов: Да.

Лекманов: Очевидно также, что стихотворение играет в этом фильме роль волшебного заклинания или молитвы, какие используются в некоторых компьютерных играх. Чтение его хорошим мальчиком в первый раз на некоторое время спасает жизнь совсем плохому русскому бизнесмену (аналог чудесного спасения), Данила не убивает Белкина, потому что у него такой сын. Чтение его героем во второй раз помогает ему набраться сил и для убийства совсем плохих, и перетягивает на его сторону не совсем плохую проститутку. А чтение его вслух героем в третий раз помогает герою преодолеть пешком этажи американского небоскреба. Собственно говоря, там это и обыграно, он идет в ритм как бы, да? ему оно помогает двигаться физически.

Второе соображение. Снятый на перекрестке ельцинской и путинской эпох в 2000 году, фильм «Брат-2» сознательно или бессознательно готовил позднюю путинскую эпоху, то есть ту эпоху, в которую мы живем сегодня. Ненависть к зажравшейся Америке, проклятье 1990-м годам, культ приблатненного братства, и даже аннексия Крыма и нелюбовь к украинцам («Вы нам за Севастополь ответите», вспомним знаменитую фразу) — все это загодя оправдывается и утверждается в «Брате-2». Недаром некоторые рок-музыканты, чьи песни используются в фильме, позднее превратились в певцов путинской России. Об этом в контексте нашей сегодняшней темы мне кажется важным сказать, потому что стихотворение «Я узнал, что у меня…» — это очень по-сегодняшнему выглядящий гимн утраченным ценностям СССР. То есть СССР сам не называется, но некоторые непременные черты этой страны, как она описывалась в детской поэзии, поэзии, которая читалась на утренниках в детских садах, в школах, в букварях, они там есть. Прославляется братство людей («Я узнал, что у меня / Есть огромная семья…»), бережное отношение к малой родине, в первую очередь в ее деревенском изводе («И тропинка, и лесок, / В поле каждый колосок…»; сравните, например, в песне «С чего начинается Родина», ну и множестве подобных текстов), а также и к Родине большой («Речка, небо голубое — / Это все мое, родное, / Это Родина моя»). И наконец, о чем сейчас говорил Саша, пропагандируется любовь ко всем людям на Земле («Всех люблю на свете я!», финальная строка стихотворения), которая, как мы видим в фильме «Брат-2», вполне может сочетаться с презрением и ненавистью к плохим, то есть к «не нашим».

Вот, собственно говоря, те соображения, которые я хотел высказать и передать слово другим коллегам.

Лейбов: Хорошо.

Я обещал сказать о том, почему это стихотворение неизвестного автора. Ну, строго говоря, потому что это стихотворение неизвестного автора! Если бы не недавняя, лет пять назад начавшаяся история про то, что это стихотворение кто-то у кого-то украл, может быть, я не стал бы даже на этом и акцентировать особого внимания. С другой стороны, это верно для любых текстов, которые не обладают достаточной силой при возникновении для того чтобы удержать связь текста и автора, с одной стороны, а с другой стороны, для того чтобы удержать свою тождественность. Иными словами, если говорить по-нашему, по-простому, «по-водолазному», которые фольклоризируются, которые превращаются в фольклор. Для них характерно в современной культуре такой особый сюжет: облако рассказов о том, кто на самом деле написал. Кто на самом деле написал, там, я не знаю, песню «От злой тоски не матерись». Кто был автором песни «Я помню тот Ванинский порт». И вы найдете кучу людей, которые будут вам рассказывать, что это их папа либо дедушка написал. Из таких совсем курьезных историй — это история о том, что якобы Константин Симонов украл стихотворение «Жди меня, и я вернусь…» у Николая Гумилева. В доказательство приводится какой-то чудовищный совершенно стишок, приписываемый Гумилеву. И я бы сказал, что это не ошибка, а это такой след особого функционирования в культуре. Когда из литературы текст происходит в фольклор, с ним такое все время происходит.

Что произошло с этим стихотворением? Как многие люди, которые сомневались в определении «неизвестный автор», я тоже знаю, что в основе этого стихотворения — стихотворение симферопольского поэта Владимира Орлова. Стихотворение называется «Родное». Оно впервые появилось в печати в 1985 году в газете «Неделя». По словам сына поэта, он нашел его в письме, отосланном отцом Юнне Мориц (дай Бог здоровья) раньше. Но я не выяснял, когда именно это письмо было отослано. Вот это стихотворение, я его воспроизвел бережно, в том числе отсутствие буквы «ё» в симферопольском книжном издании и разбиение на строки.

Я узнал, что у меня
Есть огромная родня:
И тропинка,
И лесок,
В поле — каждый
Колосок,
Речка,
Небо надо мною…
Это все — мое родное!

Что это за стихи? У любого стихотворения… А Владимир Наумович Орлов был профессиональный поэт, автор многих замечательных стихов. Это мне не кажется самым сильным его произведением, но вообще у него есть довольно интересные детские стихи. …Никакой поэт не работает вне какой-нибудь традиции. Эту традицию в общем мы узнаём. При известной игривости воображения и желании поразить слушателя можно было бы рассуждать о том, как она соотносится с ломоносовскими «Размышлениями о божием величестве» и другими натурфилософскими стихами, где через обращение к миру природы воспевается божественный промысел. Или с романтической традицией — здесь уже становится немножко теплее, и мы можем разглядеть здесь детское превращение позитивной части стихотворения чувства «Не то, что мните вы, природа…». Заметим, что у Тютчева есть строчка «и зреет плод в родимом чреве». Но, а в конце «голос матери самой» у Тютчева.

Это все такие игры разума (впрочем, не бесполезные в филологическом смысле). Но непосредственно она восходит, конечно, к тому ряду пейзажно-патриотической лирики, который определяется, ну так вырастает в русских хрестоматиях, в детских книжках для чтения (о чем Анна расскажет дальше, я думаю, гораздо лучше меня), тогда же, когда примерно начинает складываться русский национализм, то есть во второй половине XIX века. Он складывается долго, сложно, ему непросто это делать, потому что там с одной стороны религиозное противостоит национальному в какое-то время, а потом советское, коммунистическое начинает противостоять национальному. Но в общем он складывается постепенно именно с этого времени. И тот стишок, который я имею в виду, это вполне конкретное стихотворение Афанасия Фета «Чудная картина, как ты мне родна…», где мы имеем дело тоже со словом «родное», с изображением некоторого русского пейзажа, не столь безлюдного, но столь же неодушевленного. У Фета есть, конечно, «саней далеких одинокий бег», а здесь он такой совсем ну как у Мандельштама — он куда-то по лестнице Ламарка спустился и не дальше растений подымается: «лесок» и «колосок», а все остальное — притметы даже не живой природы, а пейзажа. И это стихотворение о родном, и это «родное» — это, собственно говоря, этот пейзаж, которым проникается маленький герой.

Дальше происходит вот какая трансформация. Это публикация из журнала «Колобок» (1987). Журнал «Колобок» — это был замечательный детский иллюстрированный журнал, на плохой бумаге, но зато с гибкими граммпластинками внутри, в котором Владимир Орлов сотрудничал вплоть до появления в этом журнале вот этого стихотворения, за подписью юкагирского поэта Николая Курилова, в переводе, как было сказано, Михаила Яснова. И дальше с этим случилась некоторая глупая история, потому что 16 лет спустя после выхода фильма кому-то на глаза все это дело попалось, и эти люди бедного юкагирского поэта, вполне почтенного человека, Николая Курилова стали дергать и расспрашивать его, как же он это сочинил, а он начал что-то такое рассказывать, выдумывать, что «ну наверное это потому что я ездил по Советскому Союзу…». Потому что вообще он юкагирский поэт, которого действительно переводил Михаил Яснов, есть магаданская книжка переводов Яснова из Николая Курилова. Туда это стихотворение не входит. И если вы почитаете эти стишки, которые в этой книжке, вы увидите, что это настоящий юкагирский поэт. У него там писцы какие-то бегают, снега, олени, вот все что положено. А здесь — «лесок», и «каждый колосок», и еще вдобавок неизвестный нам автор этого переложения решил расширить «лестницу Ламарка» и ввел туда зверей и птиц, но почему-то особенно он полюбил насекомых. Это был не Михаил Яснов, и вообще вся эта история, скорее всего, результат, извините, просто дурацкого бардака в редакции журнала «Колобок». Я беседовал с сыном Владимира Орлова, и он подсказал мне довольно важную вещь: он сказал, что в те времена фамилия автора не писалась на каждой странице. Потом это было принято, — сказал он (я никогда не имел дела с детскими журналами, поэтому не знаю). Поэтому странички, я думаю, что легко путались, и кто-то поработал с текстом Орлова, решил его дописать. Почему он решил его дописать — понятно: потому что это размер детских стишков, который вам всем памятен по великому стихотворению «Раз, два, три, четыре, пять, / Вышел зайчик погулять…» требует, чтобы две последние строчки имели окончание на последнем слоге. Если заканчивается «мною — родное», то это как бы плохо. Ну вот живность всякую вставили для того, чтобы все-таки не было ощущения такого фетовского безлюдья. А в конце вставили, во-первых, чтобы была мужская рифма с ударением на последнем слоге, а во-вторых чтобы было какое-нибудь все-таки нравоучение, а не просто «вот моя родня это каждый колосок и тропинка и лесок». И здесь появилось нравоучение в таком, несколько экологическом роде, я бы сказал.

А вот что дальше произошло, мы не знаем. Мы знаем, что это стихотворение входило в учебник «Родной мир» покойной Людмилы Ивановны Тикуновой. В интернете вы найдете ссылку на издание 1999 года, но если вы посмотрите каталоги библиотек, то вы увидите, что были и более ранние издания. Ну, можно предположить, что учебник… я совершенно не балабановед, но если Балабанов каким-то образом входил в учебные дела своего старшего сына, то он мог попасться ему, потому что эти учебники выходили с 1996 года. Но, немножко зная о советских учебниках, я предполагаю, что там просто перепечатывали стишок Орлова так, как он был у Орлова напечатан. И совершенно непонятно, откуда взялась финальная… Ну, как вы видите, тут во-первых рифма немножко фольклоризирована: вместо «меня — родня» появилась «семья». И «небо» тоже упростилось: вместо «небо надо мною» появилось «небо голубое». Исчезла пунктуация в строчке «Это все — мое родное!», это довольно важная вещь, оно меняет акценты. Ну и, наконец, появилось это замечательное «Это Родина моя, / Всех люблю на свете я!» (может быть, это творчество самого режиссера). Может быть, это результат письменных фольклорных трансформаций, на школьных утренниках кто-то переписывал, какие-то методисты на слух что-то такое друг от друга слышали и передавали, — я не знаю. И с удовольствием передаю слово Анне, которая знает про это все гораздо лучше меня.

Сенькина: Спасибо большое. Ну, собственно, да, теперь мой выход и моя песня про хрестоматии. Я занимаюсь и меня интересует то, как тексты попадают в хрестоматии и как тексты из хрестоматий попадают уже в более широкие контексты. Я постараюсь поразмышлять, имея в виду два вопроса. Первый вопрос: откуда этот текст мог попасть, собственно, уже к Алексею Балабанову (о чем начал говорить Роман Григорьевич). И второй вопрос: какой именно текст мог видеть, имея в виду собственных детей, учебники и т. д., Алексей Балабанов? Это тоже неоднозначно. Мы обратимся к хрестоматиям по двум причинам. Первая: этот текст в фильме читает школьник и соответственно задается школьная рамка. Второе: конечно всякий видел статью в Википедии и знает, что он из учебника. Собственно, о чем Роман Григорьевич только что сказал. И к Википедии я вернусь, но чуть позже, и действительно постараюсь развеять все ваши вопросы и сомнения.

Итак, что у нас есть. У нас есть два текста. Один — условно юкагирского поэта, один — текст Орлова. И какой именно этот текст? То, что звучит в фильме, конечно, гораздо ближе к орловскому варианту, к которому приставлены две строчки — про любовь к Родине. Но попробуем зайти с другой стороны, имея в виду перспективу так называемого учебного текста. Здесь буквально минутку остановлюсь на небольшом контексте, откуда вообще в хрестоматиях, особенно в детских книгах для чтения для начального обучения, берутся тексты. Как правило, главным источником становится детская периодика. И это было начиная с середины XIX века: и Паульсен, и Ушинский в большом количестве использовали «Звездочку», «Подснежник» и т. п., для того чтобы наполнить книжки простыми для чтения в начальной народной школе текстами. Конечно, они пользовались и детскими сборниками, но их было всегда не так много. Авторы и составители могли целенаправленно просматривать старые подшивки журналов, и поэтому вдруг, там, не знаю, в 1880-х гг. появляется всеми забытое стихотворение неизвестного автора из журнала «Звездочка» 1838 года, ну и так далее. При этом школьные хрестоматии не всегда проявляли интерес к современным текстам.

И конечно несложно догадаться, что эта стрелка всегда поворачивалась в сторону современности в либеральные эпохи. Собственно, что мы видим и сейчас. Мы видим 1990-е годы. Тут, конечно, самое время, когда составители начинают искать новые тексты, поскольку до этого довольно длительный период советского, постсоветского времени монополию начальной школы, монополию на книги для чтения и хрестоматии с 1-го по 3-й класс держал такой известный составитель Горецкий. И именно его учебники — это стабильные единые учебники пользовались по всей стране, по всему Советскому Союзу. Соответственно, в связи с падением Советского Союза в 1991 г. появляется достаточно большое количество альтернативных учебников. И здесь я должна сказать о том, что одним из самых ярких и в свое время очень известных первых прогрессивных учебников это учебник четы Бунеевых, которые начинают активно включать в чтение большое количество именно детских поэтов. Причем именно детских поэтов как до Великой Отечественной войны, обращаясь к творчеству Хармса, Введенского, пересматривая журналы «Чиж» и «Еж», и так называемым поэтам уже про-обэриутского толка, послевоенных: это Заходер, Сапгир, Токмакова, Успенский.

В частности среди них появляются и четыре текста Владимира Орлова. Но не этот текст. Среди тех текстов, которые привлекают Бунеевы, это стихотворения «Я рисую море», «Шепчет солнышко листочку», «Что написано в тетрадке?» и т. д. То есть среди них мы не видим текстов «Родное». Ну и тут, конечно, есть достаточно спекулятивное мое рассуждение о том, что и нечего ему там было делать, потому что тема «Родина» была плотно занята уже существующими текстами, либо новыми текстами, то есть там, понятно, упоминаемой сегодня «С чего начинается Родина…», Есенин в большом количестве. В частности, Бунеевы, а вслед за ними и другие, обращаются к дореволюционному прошлому и привлекают мною любимого поэта Дрожжина, который все советское время, естественно, не печатался, а тут 1990-е гг., они вспоминают о нем, вытаскивают, он был популярен в конце XIX — начале ХХ века, и вталкивают его в разделы про Родину. Владимира Орлова мы там не видим.

Однако, когда мы говорим про хрестоматийные тексты, когда мы говорим про учебные тексты, которые попадают в школьный литературный канон, а дальше уже в большой канон, мы имеем в виду в первую очередь учебники для чтения, развития речи и литературы. Однако есть еще ряд учебников, которые активно используют литературные тексты. Это разнообразные сборники упражнений, которые плотно набиты литературными отрывками, и в частности это учебники по русскому языку. И таким образом возвращаемся к Википедии. Мы видим ссылку на то, что этот текст был опубликован в книге Л. И. Тикуновой, очень известного методиста. Она ровесница собственно Владимира Орлова, она влиятельная высокопоставленная дама. И в учебнике 1999 г. «Родной мир» (опять же, называется «Родной мир») на 49-й странице появляется этот текст. А также мы можем обратиться к Интернету и видим, что в блоге Генриха Лиговского, в котором он развеивает разные ляпы «Брата-2» и приводит много разных других примеров: про оружие, про все остальное. И в частности он пишет:

Итак, о стишке.
СПРАШИВАЙТЕ В БИБЛИОТЕКАХ: Тикунова Л. И. Родной мир: учебник по интегрированному курсу родного языка. 1 класс. II полугодие. — М., 1999. — 248 с.: ил.

Вот как выглядит на 49-й странице этого учебника настоящий стишок. Он на самом деле очень короткий и нетрудно заметить, что отличается от того, что читает Белкин-младший, а позже Данила. Стишок входит в обязательную программу обучения первоклашек в колледжах. Мой сын его учил.

Можно предположить, что сын его учил. Однако тут начинается самое интересное. Потому что ну да, действительно, я проверила этот учебник, там этот текст есть. Но я проверила также и другие учебники Тикуновой Людмилы Ивановны. Она начинает собственный проект в 1992 г. До этого она входила в команду Горецкого, но именно в 1992 г. она создает собственный, альтернативный, очень интересный учебник, который называется «Учебник по интегрированному преподаванию русского языка». Что значит «интегрированному»? Она включает туда не только упражнения… ну, как бы, упражнения в первую очередь по русскому языку, но большое количество текстов для развития речи и чтения. То есть это не просто упражнения, к которым мы привыкли, где надо вставить орфограммы, а это большие развернутые тексты. Ну и, собственно говоря, мы берем учебник 1992 года, открываем — и не находим там этого текста. Мы берем учебник переиздание 1993 года — и не находим там этого текста. Но там есть, скажем так, все другие тексты, которые потом будут в 1999 г. А именно на этом месте находится текст про Родину детского писателя Сладкова. Дальше, к сожалению, учебник 1994 года не сохранился в РНБ. Точнее, не то что не сохранился, но просто учебники — это такой расходный материал, который большие библиотеки не закупают, не хранят, а штабелируют, и сами понимаете, что с ними происходит. Однако мы находим рецензию в профессиональном журнале для начальных учителей «Начальная школа» 1995 года. И в этой рецензии некая практикующая учительница Киселева Л. В. пишет… Статья ее называется «Год работы по новому учебнику „Родной мир“ Тикуновой Л.И.».

Хорошие отзывы об этой учебной книге «Родной мир» не раз слышала я от родителей. Каждому учителю предоставлено право выбора варианта учебного плана и учебника. Этот учебник отвечает моему состоянию души, моим представлениям, как учить младшего школьника, на каком литературном материале.

И дальше она, рецензируя учебник «Родной мир», цитирует подробно учебник 1994 года с примерами заданий.

Перед стихотворением — вопросы: Какова главная мысль стихотворения? Найдите и запомните слова, обозначающие предметы, отвечающие на этот вопрос: кто или что. (Да, на вопрос «кто? или Что?» — это из подраздела про существительные. — А. Сенькина)

И что мы видим? И мы видим там текст «Я узнал, что у меня / Есть огромная родня, / И тропинка, и лесок, / В поле каждый колосок, / Звери, птицы и жуки, / Все, что рядышком со мною, / Это все мое родное! / Как же мне в краю родном / Не заботиться о нем?» То есть мы видим текст, который был перепечатан из журнала «Колобок».

Таким образом, мы продолжаем просматривать переиздания учебника по интегрированному преподаванию русского языка. И мы видим, что дальше сама составительница меняет этот текст. Меняет этот текст и производит замену на текст Владимира Орлова. С какой целью это было сделано, сложно предположить. Хотя возможно, но опять же мы можем достроить: это учебник русского языка, это слишком большой фрагмент, и, возможно, для того чтобы сократить упражнение, оттуда были выбраны эти строки. Или она нашла другой вариант, который показался ей более созвучным. Но так или иначе у нас остается вопрос: а если мы будем рассуждать о том, мог ли Алексей Балабанов видеть в 1999 году этот учебник, на который ссылается Википедия, когда уже шли, видимо, съемки фильма, когда уже сценарий писался, и 1999, 2000 — да, возможно мог, а может не мог. А мог ли он видеть текст, который приписывается юкагирскому поэту и который, собственно, был в середине 1990-х и который мог читать его сын? Это остается загадкой.

И последнее, я забыла сказать как раз небольшое наблюдение по поводу того, что мальчик читает этот текст и мальчик очевидно уже находится в пятом классе, потому что это не начальная школа. Интересен тот момент, что режиссер, вероятно, имел все-таки какое-то, ну не знаю, видел все-таки какие-то учебники по русскому языку, потому что главный герой представляется учителем русского языка. Он представляется не учителем литературы, а он представляется учителем именно русского языка. Собственно, и именно в учебнике русского языка этот текст и циркулировал.

Все, спасибо, коллеги.

Лейбов: Это ужасно интересно. То есть по-вашему получается, что… они все без подписи идут в учебниках, да? Если я правильно понял.

Сенькина: Нет. Текст, юкагирского поэта и который появляется в 1994 году, он без подписи. А текст, который появляется уже позднее, подписывается Владимиром Орловым.

Лейбов: Я думаю, что там просто какие-то… сын Владимира Орлова сказал мне, что поэт обратил внимание на этот вопиющий случай и перестал сотрудничать с журналом «Колобок». Я думаю, что какие-то волны долетели и она просто поправила это дело. Мы в маленьком мире живем. Люди, которые пишут детские стишки, и люди, которые издают детские хрестоматии, — там не такой длинный путь.

В принципе Балабанову не нужно было в 1999-м читать, он мог в любом из тех изданий, где уже текст Орлова появился, познакомиться с этим стихотворением. Я не думаю, что он сидел, вот Алексей Балабанов пришел, взял детские учебники и думает: «Давай-ка я выберу какой-нибудь стишок». Я думаю, что это как-то по-другому было все-таки.

Сенькина: Ну вот интересно с тем, что он попадает как раз в контекст русского языка. Публиковались в большом количестве как бы сценарии, в которых использовались фрагменты детских стихотворений. Про Родину — огромное количество сценариев проведений праздников. Опять же, я ни на чем не настаиваю, это можно все оспорить, просто просматривая фильм, я обратила внимание, что Данила представляется учителем русского языка. А не литературы, предположим.

Лейбов: Угу. Это, конечно, важно. Спасибо большое.
Ну вот. Мы закончили нашу печальную детско-литературную часть, я бы сказал. И постепенно перетекаем, назад движемся к кинематографу. И пожалуйста, я приглашаю Сергея Михайловича.

Сельянов: Такое замечательное исследование, расследование Анна нам продемонстрировала, я потрясен. Действительно, какое интересное путешествие по хрестоматиям, первоисточникам, второисточникам… я не подозревал, что так много корней, ростков куда-то туда углубляются, в эти 1990-е годы. Да, я знал о существовании двух авторов. Узнал я об этом существенно позже, а началось все с того, что я спросил у Леши: «А откуда ты это взял?» Он сказал: «Не помню!». И мы стали пытаться выяснять, кто автор. Ничего не выяснили, поскольку ни Википедии тогда не было, ни, например, Живого Журнала. И несмотря на то, что у нас довольно жесткие правила относительно различных авторских прав, даже жестокие, я бы сказал, в кино, но я как-то решил рискнуть, рассчитывая на то, что автор, ежели он найдется, окажется из тех, пример которых вы приводили в нашей большой беседе перед началом заседания. То есть покладистым, ну либо как-то мы решим этот вопрос. Поскольку было ясно, что это стихотворение имеет очень существенное значение для фильма, для образа Данилы. Хотя я опять же не подозревал, что это стихотворение будет одним из таких тоже, если угодно, опять же культовых компонентов этой картины. Неслучайно мы сегодня говорим о нем, мне кажется. Оно как-то приобрело дополнительную, вторую или, может быть, даже главную жизнь после фильма. Потому что оно совпадает с Данилой.

И да, мы рискнули, как я сказал, и позже наследники, существенно позже, объявились, мы как-то с ними пообщались, действительно никаких особых проблем не возникло, мы урегулировали наши отношения. И слава Богу. И, собственно, после этого кто-то мне прислал про юкагирского поэта. Ну, вообще обратная связь со зрителем она постоянная на протяжении этих вот уже 20-ти с лишним лет с момента создания фильма. Сценарий действительно писался в 1999, и съемки были в 1999-м. Да, я так с каким-то недоумением прочел про Николая Курилова, прочел его некое объяснение пару лет назад (это, собственно, недавно для меня произошло). Тоже сделал вывод, что человек он вполне достойный. Прочитал я, что он юкагирский букварь составил. Я думаю: не может быть человек, который сделал юкагирский букварь… это что-то святое, что-то такое необыкновенно важное для каждого языка. И, ну, какая-то легенда оказалось, что связана с этим стихотворением. И в каком-то смысле это, наверное, тоже хорошо.

Мне присылали также всякие переделки этого стихотворения, это, конечно, свидетельство его фольклорной популярности. Часть из них — непристойные, неприличные и даже пошловатые, что меня не радовало. Есть какие-то относительно… Ну, «Я узнал, что у меня / В Барнауле есть родня…», вот такого свойского типа. Мне тоже однажды прислали какую-то такую подборочку. Просто, что называется, от благодарного зрителя. Желая меня как-то развлечь или проинформировать.

Совершенно верно было замечено, что стихотворение выполняет и сугубо вспомогательную, инструментальную роль помимо главной, смысловой. Не только в третьем, но и во втором эпизоде это ритмическая поддержка сцен. Строго говоря, оно прочитано там пять раз, потому что когда Данила поднимается по лестнице, он читает его полностью три раза. То есть он начинает, начинает, начинает… понятно. Что называется, идти нужно высоко, тяжело, и он постоянно этот витамин в себя забрасывает и он ему помогает.

Когда я все сегодня прослушал, собственно, и до этого передо мной самим вопрос стоял относительно двух последних строчек. Откуда они взялись. Поскольку ни в этом замечательном исследовании Анны, никто из коллег никаких версий не сообщил относительно «Это Родина моя, / Всех люблю на свете я». Мог ли это дописать, написать Балабанов, который, возможно, по памяти это стихотворение вставил в сценарий? Наверное, мог. Ну, и «небо голубое», а не «надо мною». Наверное, мог. Но это просто предположение.

Оказалось, что это действительно стало сильным текстом. И он такой… Одно из определений Балабанова — что он такой брутальный художник, провокативный. Это стихотворение каким-то образом противоречит всем этим определениям. Это не потому что я с ними спорю. Для меня например тоже при чтении сценария было неожиданным, что Леша, он конечно для образа, для персонификации, для дополнения, создания образа главного героя, но тем не менее обращение к таким… Это, что называется, примитивное искусство, что-то в этом роде, очень наивное, очень какое-то могущее быть осмеянным. Но прозвучавшее в фильме с какой-то неоспоримой убедительностью, на мой взгляд. Ну и на взгляд многочисленных поклонников этого фильма. То есть неожиданная краска для Алексея Балабанова.

Ну, наверное, все, что я могу сказать. Если есть какие-то вопросы, я постараюсь на них ответить. Ну вот для нас существует этот фильм, разбирать его на части или заниматься искусствоведческим анализом собственно картины или образа или этих трех сцен, где это стихотворение звучит, я наверное не буду. Наверное, это не мое дело. Еще раз благодарен всем присутствующим, здесь коллегам за то, что обратились к этой картине. В этом году 25 лет фильму «Брат», первому фильму. И наш сегодняшний разговор, он тоже как-то сюда ложится. Для нас, для кинокомпании «СТВ», 2022 год в существенной степени пройдет под этим знаком. Мы сами как-то не планировали отмечать, но вот нас многочисленные поклонники фильма к этому призвали.

Спасибо. Отвечу на вопросы, если они будут. Пока все.

Лейбов: Спасибо! Может быть, мы в конце перейдем к вопросам. А я, прежде чем передать слово Евгению Викторовичу, я бы заметил… Тут же важно, на самом деле, что этот стишок, который герой слышит на детском утреннике, он присваивает. И он сам превращается, он возвращает себе статус ребенка. Собственно говоря, с этого же начинается повествование. В первом фильме, я имею в виду. Он младший брат, которому мать ставит в пример правильного старшего. В отличие от второго, где ситуация переворачивается. И в сознании современников это становится, вообще говоря, стихотворением самого Данилы. Я приведу в качестве примера отрывок из воспоминаний знатного покорителя космоса Дмитрия Олеговича Рогозина, книжка называется «Ястребы мира: дневник русского посла». Это когда он был послом в НАТО, он успешно там начал то дело, которое теперь еще более успешно продолжается российской дипломатией. Но этот эпизод посвящен другой истории — это про то, как они организовывали партию «Родина». Там сначала идет замечательная история про то, как хитрый Рогозин обманул Путина, потому что Путин хотел организовать левопатриотическую партию, а Рогозин покивал, а сам организовал правопатриотическую. Окей. Потом там есть повествование о том, какой глупый зануда Глазьев, его соорганизатор по «Родине». Что Глазьев какую-то плохую очень речь на учредительном съезде говорит, там все экономически прекрасно (ну, как всегда у Глазьева), но скучно.

И вот решил выступить я. В своем выступлении я особо напирал на то, что наша задача — не допустить реставрации власти образца 1990-х гг. с ее либерально-воровской приватизацией, развалом экономики, распродажей национальных интересов России. А закончил я свое выступление детским стишком героя нашумевшего русского кинобоевика «Брат-2»…

Заметьте! Это стишок героя.

Говорят, что у меня
Есть огромная семья.
И тропинка, и лесок,
В поле каждый колосок…
и т. д.

«Всех люблю на свете я», — завершил свое выступление Дмитрий Олегович Рогозин под бурные продолжительные аплодисменты. Но для нас действительно важно, что это как бы становится стишком героя. Если спрашивать: кто настоящий автор этого стихотворения? — настоящий автор — Данила Багров. Вот. Пожалуйста, Жень.

Гиндилис: Спасибо большое, что вы меня позвали сюда. Потому что я нахожусь в странных взаимоотношениях с этим фильмом. Я благодаря этому приглашению впервые его пересмотрел сейчас, перед нашим семинаром, впервые с его момента премьеры. Потому что я видел его ровно в 2000 году, когда он вышел; после этого я к нему больше никогда не возвращался, и сейчас я его свежим взглядом посмотрел снова, именно для того чтобы понимать, о чем говорить. И конечно я нахожусь под очень большим впечатлением от фильма. И помимо того, что сильным текстом является стихотворение, конечно, сильным текстом является сам фильм. И он потрясает тем, насколько он повестку, в которой мы эти 20 уже с гаком лет существуем, насколько он ее точно задал, определил и насколько мы находимся внутри этого фильма и внутри этого текста.

Мы в момент, когда этот фильм снимался, довольно близко общались и с Сережей, и с Лешей. И я помню… я сейчас позволю себе еще одно воспоминание: я помню, у меня до сих пор в глазах есть образ, как мы все находимся в Сочи на фестивале «Кинотавр», где впервые был показан фильм «Кавказский пленник», где играл Сережа. И как еще совсем молодой, никому не известный Сережа Бодров идет такой бодрой походкой по дорожке от гостиницы на теннисный корт, где он играет в теннис, а на балконе стоит Леша Балабанов, который на него смотрит. И я, глядя на них и ловя этот взгляд Леши на Сережу, понимаю, что это ровно тот момент, когда, собственно говоря, возникает сценарий «Брата». Который нам Сережа принесет через буквально месяц на «Первый канал» с предложением этот фильм снимать.

И глядя сейчас на этот фильм, конечно, меня потрясает, что Сережа Бодров — это мальчик из московской семьи, выросший в районе Ленинского проспекта, который ходил в французскую 75-ю спецщколу; там же рядом Кирилл Пирогов, то есть это удивительная комбинация такой… и это очень похоже на самого Балабанова и на его корни, которые географически в других местах, но тем не менее это интеллигентные мальчики, которые оказываются выброшены в другое пространство и начинают в нем функционировать.

Еще, конечно, меня совершенно поразило то, что помимо этого стихотворения, о котором все сегодня так замечательно и подробно говорят, в этом фильме есть еще один стих. Собственно говоря, фильм начинается с другого стихотворения, которое читает молодой актер Александр Робак. И это стихотворение Лермонтова, и оно начинается так: «Нет, я не Байрон, я другой…». И в принципе это в общем можно рассматривать как такой эпиграф к фильму. И это для меня и есть та авторская интонация Балабанова, с которой, собственно говоря, он и заходит в этот фильм. И это для меня ключ к тому, как этот фильм нужно читать. Это лермонтовское стихотворение, с которого он начинается.
И наверное, что еще мне важно сказать, это то, что я все-таки это стихотворение, которое мы сегодня обсуждаем, я его не могу рассматривать отдельно, а я его рассматриваю как часть саундтрека фильма. То есть это как бы… революционность «Брата-2» и «Брата» заключалась конечно в том, что в нем совершенно иначе было использование саундтрека как и смыслового элемента, и элемента коммерческого, продюсерского решения. Фильм залит музыкой. Он залит, как бы, залит смыслами, которые через эту музыку мы получаем. И это конечно сделано абсолютно гениально, и здесь, наверное, важно вспомнить Мишу Козырева, который этим занимался и который сыграл огромную роль в том, каким получился саундтрек этого фильма. Но стихотворение — оно тоже часть саундтрека. И оно, на мой взгляд, работает именно таким образом. Поэтому, наверное, это то, что я могу и должен сказать в связи со своими свежими впечатлениями от просмотра фильма.

Лейбов: У меня вопрос. Он стал лучше от времени или хуже?

Гиндилис: Я могу сказать так: когда я его смотрел 22 года тому назад, я смотрел на него совершенно другими глазами. Я смотрел на него глазами профессиональными, с опытом очень схожим съемок за границей. Мы снимали, я не знаю, там, с Аллой Суриковой фильм «Хочу в тюрьму» за два года до съемок «Брата-2», и мне было интересно видеть, какие переклички существуют в том, как происходит мифологизация образа русского, который попадает за границу, или какие существуют стереотипы с точки зрения культурной разницей между заграницей и Россией. Но сейчас, глядя из сегодняшнего дня на фильм, я конечно вижу, что он хирургически просто вскрывает… это на самом деле страшное зрелище — сейчас смотреть фильм «Брат-2», насколько он безжалостно и точно вскрывает все язвы, показывает их и рассказывает нам, что с нами случится. И конечно это стихотворение, оно центр всей этой композиции, это совершенно справедливо. Мы просто смотрим за работой хирурга, который оперирует смертельно больного человека, я бы так сказал. Вот такое у меня впечатление.

Лейбов: Который оперировал, да. Спасибо большое.
И Иван Давыдов, поэт. И гражданин.

Давыдов: Здравствуйте. Да, тут тяжело не сделаться гражданином. Я на самом деле, когда еще мы с Романом Григорьевичем обсуждали предварительно тему, когда он меня пригласил поучаствовать (за что ему большое спасибо), я серьезно задумался. Потому что действительно очень тяжело обсуждать стихотворение в отрыве от фильма. Мы ведь все понимаем, что и не было бы его в отрыве от фильма. И очень тяжело не пытаться вписать этот фильм в современную политическую повестку, а очень не хочется. И незачем, и банально, и не совершишь тут никаких прорывов. Ну то есть, вернее, это я про себя говорю. У кого-то, может быть, получится и великолепно. Про себя я знаю, что у меня — нет, не получится. И я думал, что ж такое сказать. Тоже напрашивалась идея поговорить про контексты, где употребляется это стихотворение. Но это, спасибо, и без меня прекрасно сделали. Я вот только с уважаемым Олегом Лекмановым хотел бы поспорить. Олег, я даже запись себе сделал. Ты говоришь, что в нем… прекрасное наблюдение про стихотворение как заклинание, но ты говоришь про братство людей, а я хочу обратить твое внимание на то, что в любой из версий этого текста никаких людей нет вообще. Вся «семья» Данилы Багрова — это «тропинка, лесок…», и если мы возьмем другие варианты, там все равно какие-то жучки и паучки, на самом деле, «звери, птицы и жуки», но в общем в нем вообще нет людей. Мне кажется — я не знаю, думал ли об этом Балабанов — но это звучит как-то по-особенному, когда, совершая невозможное и взбираясь на верхний этаж небоскреба по пожарной лестнице, наш герой походя убивает очередного встречного американца, а потом садится с Меннисом обсудить, в чем правда. Человек лишний, да, он убирает этого самого лишнего человека доступным ему способом. Точно так же, чтобы и вокруг не было людей, как нет их в тексте великого стихотворения.

Я очень впечатлен выступлениями всеми, которые до меня прозвучали. Особенно (не в обиду господам продюсером будет сказано) выступлением господ-филологов. Это действительно все было очень глубоко и мудро. Подумав, я решил — может быть, это будет нормально для финала — рассказать две короткие истории, которые для меня стали контекстом восприятия фильма «Брат-2» как раз тогда, когда он вышел.

Так сложилась моя жизнь, что как раз тогда мне довелось познакомиться и несколько раз выпивать с Сергеем Бодровым. Особо близкими друзьями мы не были, то есть вообще мы никакими друзьями не были, мы были случайными знакомыми, но тем не менее пара историй произошла. Поясню: он просто был очень-очень хорошим другом и одноклассником моего очень-очень хорошего друга и однокурсника. Так мы, собственно, и познакомились. И как раз когда вышел «Брат-2», это была не премьера, а какой-то там показ для кинокритиков, он пригласил нашего общего друга, ну и меня заодно, поприсутствовать на этом мероприятии. А мы что-то посовещались, посовещались и решили на него не идти, а пойти сразу в кафе, в котором мы собирались встретиться после показа. Ну и стали там его ждать. Он приехал какой-то весь, знаете, совершенно расстроенный, такой не по-хорошему возбужденный (видимо, от кинокритиков ему досталось). И спросил: «Ну, хоть вам-то понравилось?» На что мой друг ему ответил: «Старик, ты знаешь, гениально». Он выдохнул, спросил: «Ну, а что, что особенно понравилось?» «Ну, начнем с того, что фильм-то мы не смотрели», — сказал мой друг. И это для меня тоже было контекстом. Но надо сказать, что потом мы его посмотрели, посмотрели не один раз и очень охотно общались между собой цитатами оттуда, потому что ну, естественно, сценарий для того и написан, чтоб его растащили на цитаты.

И вторая история такая. Москвичи поймут, наверное, топографию. Мы встретились в «Макдоналдсе» на Арбате. А в те времена в промежутке между «Макдональдсом» в проулочке, который ведет к станции метро «Смоленская» стояла такая стекляшка, в которой в разлив продавалось спиртное. А в «Макдональдсе» спиртное в разлив, как известно, не продается. И вот, соответственно, мы сидели в «Макдональдсе», закусывали, потом выходили из него, выпивали по рюмочке в этой стекляшке, возвращались в «МакДональдс», ну и все эти прогулки по зиме, рюмочки и, естественно, постоянно уменьшающееся количество закуски — они нас как-то привело в нужное состояние, совпадение всех этих факторов. А там в «Макдональдсе» на подносы кладут же бумажки с какими-то рекламными текстами. И бумажки эти ориентированы на детей, видимо. И там лежала такая бумажка-раскраска, на ней был изображен клоун Рональд МакДональд, нераскрашенный, соответственно, на белом фоне черный его силуэт, и его обращение к посетителям: «Привет, меня зовут Рональд МакДональд, я очень веселый, я люблю путешествовать. Раскрась меня». И вот мы сидели, мы уже почти даже и не могли беседовать, а рядом сидели какие-то красивые девушки, и Бодров вдруг встал, тяжело покачиваясь, к ним подошел, сел за их стол и сказал: «Привет! Меня зовут Рональд Макдональд. Я люблю путешествовать. Раскрась меня!» И как-то это было трогательно, и совпадало и не совпадало со стратегиями поведения его главного (ну, теперь мы понимаем, что главного) героя, его главной роли в кино.

Вот, пожалуй, все, что я хотел вам сказать. Извините за то, что порчу впечатление от очень мудрых речей своими не очень мудрыми.

Лейбов: Нет, Иван Федорович, ты не портишь впечатление, потому что на самом деле это довольно важная тема. И то, о чем Евгений говорил. И отчасти это о том, о чем я тоже пытался несколько раз сказать, не очень удачно, наверное. Этого фильма не было бы, конечно, без этого актера, без его специфической пластики и без его детскости, вообще говоря. Ученые люди могли бы это просто описать прямо вот в хороших биологических терминах — почему Сергей Бодров выглядел как ребенок. Да, это то, что очень важно для героя, и то, что позволяет его эмблемой сделать именно этот стишок. Такой совсем детский-детский. Начинающийся с «Я узнал, что…».

Лекманов: Роман, а можно по такому случаю у Сергея Михайловича Сельянова спросить? Я хочу просто спросить: а известно, что стало с этим мальчиком, с актером-мальчиком, который читает стихотворение в первой версии?

Сельянов: Нет.

Лейбов: Ну, я думаю, что если в интернете поискать, ты найдешь.

Лекманов: Найду, наверное, да.

Лейбов: А мы потихонечку переходим к завершению этой части. Да?

Лекманов: Да. И я думаю, что мы можем уже просто объявить, как мы всегда это делаем, поблагодарив всех наших гостей дорогих, что мы встречаемся каждую неделю, как обычно, в этом сезоне, и следующая наша программа соответственно будет в следующую субботу. И мы будем говорить о фрагменте стихотворения «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого, который цитируется в советском фильме «Дикая собака Динго». И участники тоже совершенно прекрасные.

Лейбов: Мы можем объявить даже участников, наверное. Нет?

Лекманов: Да. Помимо младших наших коллег Федора Атрощенко и Любови Барковой, это киновед Петр Багров… Вообще, смешно было бы Петра пригласить сегодня, конечно, да. Но нет, мы удержались. Это литературовед Михаил Свердлов. Это поэтесса Мария Малиновская. И это Леонид Волков, агент «Прекрасной России будущего». Приходите, я думаю, что будет интересно. Фильм Юлия Карасика довольно важен для советского кинематографа. Сейчас, наверное, его пересматривают меньше, чем «Брат-2», но если у вас будет такая возможность, пересмотрите. Если вам станет интересно, перечитайте повесть Рувима Фрайермана, по которой поставлен этот фильм.

Нужно придумать рифму. Я просто придумал, что мы будем придумывать рифмы. Извини, я забыл об этом сказать. Смотрите, в этот раз у нас фигурировал Николай Курилов, юкагирский поэт и художник. И, кстати, автор первого юкагирского рэпа! У него диапазон от букваря до рэпа. Вот. А в следующий раз у нас тоже пойдет речь о фильме, в котором представлены малые народности Дальнего Востока.

Лекманов: Отлично. Спасибо большое, дорогие друзья, за участие. Всего доброго. Встретимся через неделю.

Лейбов: Огромное спасибо. До свидания.