Лейбов: Спасибо, Андрей. Олег?
Лекманов: Здесь в ходе выступления Андрея Семеновича наш постоянный зритель, слушатель, постоянно пишущий нам что-то (спасибо ему за это!) Валерий Мерлин, когда Андрей дошел до разговора о согласных, он тут про это написал:
В стихотворении выделил бы согласную «ч»: «молитву чудную», «в созвучьи слов живых», «и верится и плачется». В русской поэзии этот звук воспринимался как итальянский (сравни строку Батюшкова «Люби и очи, и ланиты» и комментарий Пушкина: «Звуки итальянские, что за чудотворец этот Батюшков!»).
Лейбов: Спасибо большое. Сейчас мы не будем обсуждать. Андрей, ты отключился, но я все равно передаю слово Борису, потому что нас немножко поджимает время. Пожалуйста, Борь.
Локшин: Я начну с истории такой, связанной с этим фильмом, печальной и даже, я бы сказал, трагической. Эта история произошла в 1989 г., она случилась в Дании. Во время просмотра этого фильма некий датский врач, 56 лет от роду, смотрел этот фильм, звали его, если не ошибаюсь, Олли Бенсон, и умер от смеха. То есть он смеялся минут пятнадцать, не мог остановиться и умер. И это не анекдот. Это реальная история, она подтверждена в датских медицинских журналах, и я эту историю сейчас рассказываю просто для того, чтобы мы все с вами понимали, с чем мы, собственно, имеем дело. Это непростая вещь.
Лейбов: Будьте осторожны!
Локшин: Да. И кстати, если мы говорим о группе «Монти Пайтон», то у них, насколько я помню, я не могу сейчас точно сказать, но у них был какой-то скетч про такое смертельное кино…
Лекманов: Да. У них было смертельное оружие в виде очень смешной шутки, от которой как раз нацисты умирали. Я сразу тоже вспомнил, ага.
Локшин: Ну вот совершенно верно. То есть тут, в общем. все непросто.
Очень коротко про группу «Монти Пайтон». Потому что вообще говоря, когда рассказываешь про группу «Монти Пайтон», это уже такая история, как, я не знаю, как рассказывать про «Битлз»: чувствуешь себя каким-то старым хреном, который менсплейнингом тут занимается. Ну, в общем, их влияние на кино, на комедию современную просто огромно. Наверное, нельзя назвать ни одного такого комедийного шоу, начиная от «Сайнфилда» и кончая «Боратом», которое им не обязано. Они изобрели совершенно новый язык для кино. Условно говоря, чтобы объяснить, как мне кажется, они скрестили Хармса и Олейникова с сюрреалистами и выкинули из них экзистенциальную трагическую составляющую. Получилось очень смешно в результате. Так раньше никто не делал.
В английский язык вошло слово «pythonesque» — то есть «питонный», это уже такое слово. Ну и, наверное, все отдаленно слышали про язык программирования Python (Питон), самый популярный язык программирования, который тоже назван в честь этой группы.
Теперь по поводу этого фильма. Так случилось, что в 1983 г., когда эта группа, в общем, давно уже была распущена, один из ее основателей, Джон Клиз, сидел в некоем французском отеле на берегу бассейна с пожилым режиссером Чарльзом Крайтоном, комедиографом, которому было уже за 70 лет к этому моменту, и они обсуждали идею нового фильма, который им все время аж с 1969 года хотелось вместе поставить. И у них было две идеи, на каждого по идее. У Клиза была идея рассказать о человеке, который знает очень важную информацию, но он так сильно заикается, что из него невозможно эту информацию вытащить, а у Крайтона была идея о человеке, которого переехали асфальтовым катком. Ну вот две такие плодотворные идеи, они друг другу очень с ними понравились, и в результате Клиз засел на несколько лет за написание сценария. Он вообще человек очень основательный, он написал тринадцать черновиков для этого дела. Потом сценарий был готов. Они пригласили двух американских актеров, достаточно знаменитых именно в комедийном жанре: это Джейми Ли Кертис на роль Ванды и Кевина Клайна. Американских актеров они пригласили неслучайно — не только потому, что этот фильм был снят на какой-то американской студии, а еще и потому, что одна из основных идей фильма и комических эффектов — это было столкновение стереотипов американских и британских. Поэтому им было важно, чтобы были два британских главных актера (это сам Клиз и его партнер по «Монти Пайтону» Майкл Палин) и два американских актера. И это очень хорошо видно в фильме.
Да, фильм имел грандиозный успех. Как мы знаем, люди даже умирали. Когда Клизу вручали какую-то важную награду (по-моему, это British Award для лучшего актера), он в своей речи поблагодарил «Крайтона, Кертис, Клайна, Пейлина, а также Элеонору Рузвельт, Серена Кьеркегора, духовую секцию Лондонского симфонического оркестра, Королевское общество защиты птиц, святого Франциска Ассизского, Дайану Росс и группу „Супримс“, мать Терезу, Герба Алперта, Германа Геринга, рекламный отдел Turkish Airways, Неизвестного Солдата и наконец (но не в последнюю очередь) Господа Бога».
Теперь давайте перейдем к этой самой сцене, которую мы с вами в самом начале смотрели, и к замечательному лермонтовскому стихотворению. Что это за сцена, прежде всего? Что мы видим? Мы с вами видим мужской стриптиз. Что само по себе уже смешно, а в 1988 г. это было, ну, суперсмешно, как я понимаю. Примерно через 10 лет была снята английская комедия про мужской стриптиз, где безработные шахтеры, чтобы заработать какие-то деньги, создали группу по стриптизу, комедия называлась «The Full Monty», что переводится «Полный голяк». Это сразу перекликается с «Монти Пайтоном», которые тоже в некотором роде такой «полный голяк» неприятного животного под названием «питон».
Теперь что там в этой самой сцене еще происходит? Тут, по-моему, Марк сказал, что чувственная американская женщина — я с ним не согласен в данном случае, потому что на самом деле это комедия, которая вся построена на доведении стереотипов до абсурда. Насчет того, что Ванда — чувственная американская женщина, мы все с вами тут прекрасно знаем, что все американские женщины фригидны и возбуждают их только две вещи: деньги и высокая европейская культура, как они ее себе представляют. И, собственно, то, что мы в этом фильме наблюдаем, как Ванда возбуждается в процессе этого дела, это как бы сначала высокая культура, причем градус возбуждения поднимается: итальянский язык — не, это не очень хороший язык, давай это самое, и он читает что-то по-русски. И тут она уже совсем прямо приходит в какой-то невероятный восторг, но в какой-то момент она у него спрашивает: «Слушай, а ты вообще богатый?» То есть она уже хочет, видимо, достичь оргазма, но она его не достигает, потому что оказывается, что он вовсе не богатый. Ну, а потом происходит невероятная смешная сцена, когда входит вся вот эта вот семья, Роман ее рассказал уже и мы это все с вами видели. А в промежутке он читает стихотворение Лермонтова.
Вообще, в кино стихотворение Лермонтова «Молитва» было использовано всего два раза. После этого фильма она еще была использована в фильме артиста-патриота Бурляева под названием «Лермонтов». Я этим фильмом интересовался, поскольку мне рассказывали, что основная идея этого фильма — в том, что Лермонтова убили сионисты и масоны. Я до этой сцены, честно говоря, досмотреть не смог, это невозможно совершенно. Но да, действительно, это стихотворение там присутствует.
Почему именно это стихотворение? Совершенно правильно Олег указал, в своем интервью Клиз сказал, что он в общем понятия не имеет, что он читает. В общем, с тем же успехом он мог «Дядю Степу» там читать, честно говоря. И я смотрел специально сценарий, в сценарии там вообще ничего нету. Там написано, что типа «что-то говорит очень красивое по-русски». Что «красивое по-русски» — видимо, кто-то подсунул ему в последний момент: может быть, Крайтон, может быть, кто-то еще, я не знаю. Но, как всегда получается, такая штука, что когда одно выдающееся произведение накладывается на другое (возможно, каким-то случайным совершенно образом), возникают какие-то странные связи, которых невозможно совершенно заранее было предугадать. У меня есть одно предположение, это чисто спекуляция, откуда взялось это стихотворение. Дело в том, что существует как минимум семь или восемь музыкальных версий. Это стихотворение было переложено на музыку огромным количеством людей. Даже есть романс Танеева, который написан на «Молитву» Лермонтова, переведенную на эсперанто. Но самая известная версия, которую мы знаем и которую, вполне возможно, мог слышать кто-то из создателей фильма, это, разумеется, романс Глинки. Что интересно в романсе Глинки. А дело в том, что этот романс посвящен, извините, дону Педро. То есть, реально говоря, у меня сразу в голове возник дон Педро из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя», который был «такой мужчина, такой мужчина!». Я найду даже эту цитату, специально процитирую Глинку на эту тему. Вот:
Известно, что первоначально «Молитва» была написана в Смоленске в сентябре 1847 года как пьеса для фортепиано и посвящена другу и секретарю композитора дону Педро Фернандес Неласко Сендино, с которым Глинка познакомился во время своего путешествия в Испанию. В «Записках Глинки» читаем: «…в отсутствие Pedro, оставшись один в сумерки, я почувствовал такую глубокую тоску, что, рыдая, молился умственно и выимпровизировал „Молитву“ без слов для фортепиано, которую посвятил Дон Педро».
Вот такая вот забавная штука.
И теперь, еще раз, возвращаясь к тому, что, собственно, происходит там во время этого стриптиза. Как вообще возникла эта сцена? А сцена возникла таким образом: опять-таки, изначально в сценарии Клиз имел в виду, что раздеваться будет Ванда, и что когда она уже совсем разденется, там произойдет это вхождение семьи. А Джейми Ли Кертис, когда это прочитала, сказала Клизу: «Слушай, понимаешь, какая штука, я уже несколько раз это делала в кино, мне надоело, честно тебе скажу. Давай ты это сделаешь уже наконец?» И дальше она ему даже объяснила, что «понимаешь, мне всегда кажется, что когда в кино люди раздеваются, это в общем всегда какое-то отвлечение. А особенно это в моем случае, потому что, понимаешь, когда я раздеваюсь, то это так красиво вообще, что люди начинают смотреть на меня и перестают смеяться и смотреть фильм. Я очень красиво выгляжу голой. Поэтому давай вот ты придешь тут и разденешься наконец. Потому что…» И Клизу эта идея очень понравилась, и он сделал то, что сделал. И каким-то образом туда попал этот монолог.
Но что там происходит, когда он раздевается? Вот этот чопорный англичанин, сексуально задавленный всеми, он, снимая с себя каждый предмет одежды, одновременно высвобождается. Причем, если вы видели, в этой сцене нет совершенно никакой сексуальной химии между этими двумя героями. Они друг другу как мужчина и женщина в общем нафиг не нужны. Каждый решает, так сказать, свои собственные проблемы: эта хочет денег и слушает эту самую речь, а он, освобождаясь от одежды, освобождается от всех своих сексуальных комплексов, и ему становится хорошо, ему становится легко. И что мы слышим в конце, последние его слова: «И так легко, легко…».
И здесь, кстати, среди нас — это тоже очень забавное совпадение или не совпадение, которое порождается таким сочетанием выдающихся произведений — среди нас сидит Алексей Паперный, автор, на мой взгляд, совершенно выдающегося хита, страшно популярного, который называется «Скажи легко». И я не знаю, пусть Алексей скажет, было ли у него в голове, может быть, подсознательно это стихотворение Лермонтова. Там тоже два раза повторяется это слово «легко»: у Лермонтова было «и так легко, легко…»; у Алексея — «Скажи легко и жить легко / И видно небо далеко / Сидим себе на облаках…» ну и так далее. Замечательный хит просто, я его очень люблю.
Вот такая вот еще одна забавная совпадающая штука.
Ну и последнее, что я хотел сказать, потому что время уходит, но я здесь хотел просто еще раз по поводу комического использования этого стихотворения Лермонтова. Я хочу тут на секунду осмелиться вступить на территорию уважаемых филологов наших и сказать про такого поэта XIX века сатирического. Я его нашел, просто делая какой-то небольшой рисерч.
Был такой поэт Петр Васильевич Шумахер, и у него вышла книжка в 1883 г. в Лейпциге под названием «Кислобздешные и срамные оды», где у него есть пародия на это стихотворение. Цитировать я его не буду и на этом, пожалуй, закончу сейчас. Большое всем спасибо.
Лейбов: Спасибо большое. Вадим Семенович Жук, мы слушаем вас.
Жук: Вы знаете, я вспоминал два знаменитых стихотворение. Одно — «Поэта далеко заводит речь», только переводя это на филолога, потому что это совершенно поразительные дебри, которые уводили филологов от темы разговора; а второе — «Люблю и ненавижу», потому что мне так нравится то, что они говорят, какие-то все глубокие исследования, но порой совершенно не имеющие отношения к тому, о чем, собственно говоря, идет речь. Как я понял, идет разговор о том, как стихи в принципе звучат в кинематографе, насколько они ему нужны, насколько имеет право режиссер включать стихи, то есть совершенно постороннюю материю, другую ткань в ткань своего произведения. Это меня и интересовало. Думал, что пойдет речь о самом знаменитом, пожалуй, включении стихов в кинематограф — это о Тарковском, о «Зеркале», когда сын так блестяще цитирует отца.
У меня был случай, когда я читал стихи в кинематографе Алексея Германа. В «Хрусталев, машину!» есть такая сцена общей пьянки в этой огромной квартире. Меня встретил Леша и говорит: «Давай почитаешь у меня стишки, попробуешь?» Я говорю: «Давай, с удовольствием, с интересом!» Пошел в звуковую студию и читал стихи Апухтина: «Да, васильки, васильки… / Много мелькало их в поле…» и т. д. И оказалось, Леша мне сказал: «Ты у меня десятый». Вот так он относится к тридцатисекундному звучанию стихов на экране. Это было совершенно удивительное звучание, потому что полная студия артистов, который каждый ведет свою звуковую партию, и в том числе и мне пришлось прочитать эти стихи.
Я не понимал, почему именно эти стихи, почему именно стихи Апухтина здесь звучали, но, видимо, так нужно было Леше. Потому что это стихи сумасшедшие, а разговор идет об Институте мозга, который пытался спасти Сталина.
Я абсолютно уверен, что стихи, взятые режиссерами прелестного фильма про рыбку Ванду — совершенно от фонаря взяли эти стихи Лермонтова. Все рассуждения о том, что они им были нужны зачем-то и почему-то, — абсолютная ерунда. Так же мог прозвучать «Парус», так же мог прозвучать «Три пальмы», все что хочешь могло бы здесь прозвучать. Потому что они плохо знают Лермонтова, не очень хорошо знают русский язык, и его звучание им нужно было в принципе как его звучание.
Что касается — кто-то первый говорил — о красоте языка. Русского ли, итальянского ли, чукотского. Это, по-моему, совершенно не стоящая разговоров материя. Потому что не может быть красивого или некрасивого языка. Он может быть красивым или некрасивым только в чьей-то оценке, смотря кто про это говорит. Ломоносов, там, напихал нам знаменитую историю про разницу языков, Ломоносов, по-моему, да? Потом Тургенев расплакался над красотой родного языка. На самом деле только условия слышания языка говорят о том, каков он. Когда я слышал немецкий язык в 1987 г., пересекая границу ГДР и ФРГ, и когда там были на платформе столбы с колючей проволокой и стоящие пограничники с собаками, это был чудовищный немецкий язык! То самое кинематографическое «Хайль, хенде хох!», о котором, мы слышали, кто-то из филологов говорил. Когда я слышу немецкий язык — забыл фамилию этого актера, божественного немецкого актера, который читает монолог Фауста — это совсем другой немецкий язык. Так же и русский язык. Мне приходилось читать стихи иностранцам, которые слушали только звуки. Мне было неловко читать только самого себя, я им читал и Блока, Есенина, чтобы они услышали, каким прекрасным языком говорят в моей стране. Да не прекрасным, а просто языком, потому что язык — это не средство любования чем-то, его нельзя таким образом оценивать, а только средство в конечном счете общения. И любая его оценка со стороны — это оценка глубоко субъективная.
Что касается фильма, который я в первый раз смотрел (я кино мало смотрю), мне очень кино понравилось, и, конечно, уверен, как человек, делавший много чего веселого на сцене, что это случайность, треп, капустник со стороны и создателей фильма, и актеров, которым велели: «Попробуй, выучи вот это на трудном языке эти слова». И это, конечно, совершенно не достойно того изумительного анализа лермонтовского творчества, который присутствует… того, что присутствует в этом фильме, этого по сути (конечно, прелестного совершенно) стеба.
Вот какие мысли у меня возникают по этому поводу. Я думал, в самом деле пойдет разговор о стихотворениях, звучащих в кино. Но, видите, уперлись в одного Лермонтова. Я очень много интересного узнал, я очень благодарен, но остаюсь при своем мнении и относительно языка, и относительно того, как использовалось стихотворение (чудесное, легкое, как вечерняя бабочка, вообще стихотворение!), на которое навесили так много гирь, которые ему, конечно, не вынести.
Большое спасибо. Извините меня за мою глупость, потому что я недостаточно филологичен, но получил большое удовольствие, катулловское «люблю и ненавижу», от того, что я слышу.